Я начинал свой жизненный путь на окраине города, за которым начиналась девственная природа, мы называли это «полем», потому что это было действительно поле, то есть трава, овраги и редкие деревья.

Мы уходили гулять на «поле», и это означало выход из городского модерна в другой мир, первобытный и жестокий. Весной мы бегали по полю и ловили майских жуков.

Летом поле становилось полем битв и игр в войнушку. Осенью мы месили там благословенную родную грязь, утопая сапогами по колено. Зимой поле превращалось в огромную снежную горку, благо было покато и местами вполне круто спускалось в пойму Клязьмы. До реки было далековато, пешком можно было дойти только летом. Но гора была хороша. И мы катались с нее на санках, а некоторые пижоны выходили и на лыжах, и мы целеустремленно старались сшибать их точным саночным прицелом.

В поле было много тропинок, многие из них уходили в овраги с холоднющими родниками, некоторые шли вниз, и упирались в железную дорогу. Мы иногда доходили до неё, клали на рельсы длинные гвозди, и после прохождения составов забирали горячие и плоские лезвия, из которых после добавления ручки получались хорошие ножички. Но гайки с рельс мы не скручивали, на шилишперов на рыбалку не ходили, в небольших ближних лужах водились только ротаны, пожравшие и вытеснившие все остальные виды рыб. Но в целом, конечно, наши развлечения вполне встраивались в чеховский дискурс «злоумышленников».

С готовыми блестящими лезвиями мы возвращались в свои дома, в которых нас ждали родители, умевшие слышать проходящие в дали поезда и определять по ним время. Но нас никто не ловил и не осуждал, и плавить гвозди под поездами быстро наскучило.А мы продолжали бегать на поле, хотя и часто встречали там настоящие банды и личности пубертатного возраста, наслаждавшиеся доминированием над окружающим животным и растительным миром и особами младшего школьного возраста.

Одного их таких известных местных лидеров звали почему-то Хохол, то ли из-за фамилии, то ли по каким другим причинам. Было ему лет 15-17 и все его боялись. Даже взрослые. Но и у него были свои понятия, и своих, то есть местных он особо не трогал. Это был такой маркер, кто бы ты ни был, если ты был свой, местный, какой бы ни был малахольный, скорее всего тебя не тронут. Тронуть могли только чужие. Чужих мы боялись, но от них можно было убежать. Десять-пятнадцать минут бега – и ты около дома, в безопасности. Очень удобно. Мы бегали часто.

Однажды отец мне подарил карту Москвы, столицы нашей Родины, красивую, цветную и большую, с указанием всех достопримечательностей, Кремль, Третьяковка и так далее. Я ее аккуратно сложил и зачем-то взял с собой, положив в карман куртки, может, хотел похвастаться. Хохол встретил нас на поле и сразу заметил что-то у меня в кармане (они всегда такое замечают). Что это, спросил он, давай сюда. Я достал карту и протянул ему. Он немного ее развернул, видимо, ничего не поняв, чувствуя, что что-то должен сделать, порвал карту на части, по сгибам. И вернул мне. Типа, сделал, что-то важное и необходимое. Но меня не тронул, я был свой, местный.

Я сказал ребятам, подумаешь, это ерунда, но вернулся домой в слезах. Нашел изоленту (скотча тогда еще не было) и как мог собрал карту. Потом приклеил ее на обои над своей кроватью. На самом деле – над раскладным креслом за шкафом в углу однокомнатной квартиры. В другом углу комнаты стоял черно-белый телевизор Старт-4, и по вечерам, когда родители думали, что уложили меня спать, включали телевизор, я вставал на поручни кресла и, выглядывая из-за шкафа, смотрел взрослые фильмы. Ничего не понимая, конечно, но все-таки немного приобщаясь к настоящей жизни.

Мой папа, увидев приклеенную к обоям карту, был справедливо возмущен, и рассудил, что порча обоев и карты вполне серьезный проступок, и привел в исполнение некоторое наказание, впрочем, вполне легкое и необидное. Но я понял, что был неправ.

В следующий раз столкновение с домодерновым миром произошло, когда мы на поле играли в хоккей на расчищенном нами от снега пятачке. Я был вратарем и ловил шайбы, как Зингер (Третьяк был тогда еще малоизвестен). Я стащил у отца хорошие плотные кожаные перчатки (наверное, дорогие и дефицитные) и ловил шайбы, как настоящий вратарь.

Хохол пришел со своей бандой, отобрал у одного из моих товарищей клюшку и спросил, ты что, вратарь? Я кивнул шапкой. Он метнул шайбу – и я ее поймал прямо рукой. Второй бросок я отбил клюшкой. Третий – валенком. Ну, все, сказал, Хохол, теперь я буду бросать изо всех сил, если хочешь, можешь уйти из ворот, а то пришибу. Я опять мотнул шапкой и остался стоять на месте, приготовившись к броску. Хохол примерился, как бы собираясь силами, посмотрел на меня, на шайбу, опять на меня, замер на пару секунд, и неожиданно тихонько катнул жесткий каучуковый диск прямо мне на клюшку. Ладно, сказал, он, играйте. И они ушли.

Разорванная карта была отомщена.

Перчатки я незаметно положил опять отцу в куртку, и он потом очень удивлялся, что они неожиданно стали потертыми и потрескавшимися. Хотя, наверняка, понимал, кто их сделал такими.

Я бы многое отдал сегодня, чтобы получить хоть какое-то отеческое указание и даже наказание. Но это уже невозможно. Значит, мир и правда безвозвратно изменился.

18 декабря 2021 г., Владимир