Гавриил, как мне кажется, не думал, что он станет собакой. Да еще и дворнягой.

Когда я смотрю в его темные глаза, я ясно вижу в них свет разума Руссо, пытливое любопытство Паскаля, упрямство и одновременно уступчивость Галилео Галилея, веселость и озорство Франсуа Рабле, доверчивость и беззлобность Николая Федорова. И много чего ещё.Но Гавриил вынужден быть собакой, Гавром. Он бегает по Багриново уже лет восемь. Несмотря на то, что у него есть хозяин, есть своя конура, Гавр привычно семенит по деревне, забегает во все дворы, выглядывая что-нибудь поесть.

Да, соглашусь, это не выглядит благородно, если под благородством понимать сытую жизнь в конуре на цепи и подачки от хозяина за верную службу и лаяние в нужный момент. Нет, Гавр не такой, он ненавидит цепи, он такой же, как я, свободная душа, остается свободным сам и оставляет каждому его свободу. Не накормят – ну и ладно, выпрашивать не будет, лучше сделает кружок по деревне еще раз. Лает редко, по делу, не кусается и не огрызается без причин, но и лишней ласки не любит, бегает сам по себе, никого вместе с ним бегать не заставляет.

Живет философской жизнью, почти как Эразм Роттердамский. Это про Эразма говорили, что среди всех философов он один — ни с кем заодно, «Erasmus est homo pro se», Эразм всегда сам по себе.Но быть таким – нелегко. Вот и Эразму нигде и никогда не было истинного покоя. Вся его жизнь, всё им написанное совершалось в спешке, tumultuarie (в сумятице). Хотя внешне и Эразм, и Гавр выглядят вполне спокойными, но души их мятутся от несовершенства доставшихся им мира и судеб.

Судя по взгляду, Гавр мог бы завести спор о благой роли глупости в истории человечества, или о воспитании христианнейшего государя, или о недостойном правлении одних и о достойной жизни других и от том, как их не перепутать.Но Гавр не делает этого. Он слишком мудр и знает, что это бессмысленно. И я знаю. Поэтому мы смотрим друг на друга — и всё понимаем.

Если у меня есть какая-нибудь еда — я даю Гавру, он молча ест и убегает дальше. Если еды нет – просто убегает дальше. Никаких лишних эмоций, типа благодарности или негодования. Всё и так понятно. Мы бежим по этой жизни, даже не перебираем ногами, как Гавр, иногда встречаясь друг с другом, и чаще всего не понимая друг друга. Или боясь понять.

Эразм, помнится, общался со своими немногочисленными друзьями и писал свои труды исключительно на латыни, пренебрегая своим родным голландским, который казался ему слишком приземленным и примитивным, чтобы выражать сложные мысли об этом непростом мире. У нас с Гавром свой латинский. И мы молчим именно на нём.

Currere, Gabriel, currere!