Когда, как герой былинный,
я шел по двадцатому веку,
меня узнавали в винных,
теперь узнают в аптеках,

в очередях поликлиник,
в больницах разнообразных
теперь я болтаю с Плинием,
о глупости спорю с Эразмом

такая вот вышла апория
с чужим двадцать первым веком:
с Паламой молчу в коридоре я,
и спорю о смерти с Сенекой,

а если прихватит сердце,
или вдруг в спину вступит,
утешит меня Боэций,
и место свое уступит

и сяду я, сдвинув конечности,
с кривой недовольной рожей,
и вылечат всех нас, конечно,
но выживет кто-то, быть может.