Память, которая не спасает

Говорят, что ежегодно 27 января отмечается Международный день памяти жертв Холокоста. Так решила ООН, в ноябре 2005 года. Но это ведь неважно, этот день или другой. Можно вспомнить и сегодня, а можно и не вспомнить вовсе. Cо страшным прошлым сталкиваешься обычно в неурочный час, вне календаря. И не всегда осознаешь это. Одно из таких столкновений я запомнил на всю жизнь. Хотя слово «Холокост» тут ни при чем, это всего лишь слово. И, как всякое слово, оно что-то обозначает, но что-то и скрывает, затуманивает, делает понятным и знакомым то, что нельзя понять и к чему нельзя привыкнуть.

Итак, дело было в давние времена, больше тридцати лет назад, когда я, очень молодой и очень малообразованный советский гражданин, побывал в Терезине, чешском городке, в котором с 19 века существовала тюрьма, а потом — лагерь для военнопленных, а в годы Второй мировой —  фашистский концлагерь. Этим, собственно, и знаменит городок Терезин.

Город-крепость, город-тюрьма. Центральная часть города Терезин.

Так вот, я там был, но по молодости своей незамутненной ничего не знал про Терезин. Не знал, например, что именно там, в 1918 году в лагере умер Гаврило Принцип, тот самый сербский парень, убивший в 1914 году в Сараево эрц-герцога Фердинанда, что послужило поводом к началу Первой мировой бойни. (Теперь Гаврило Принцип — почти национальный сербский герой, ему ставят памятники).

Памятник Гаврило Принципу. Установлен в 2015 году в Белграде. Но умер Принцип именно в Терезине, от туберкулеза.

Я не знал тогда, что во время Второй Мировой бойни в концлагере Терезин с 1942 по 1944 находился Виктор Франкл, известный австрийский психолог и психиатр, автор многих книг, среди которых, например, «Человек в поисках смысла», в которой Франкл осмыслил, в том числе, и личный опыт пребывания в концлагере.

Я плохо представлял тогда, что вообще творилось в Терезине в 40-е годы, не хотел вдумываться, по причине молодости не воспринимал всерьез и не задумывался.

Многого я тогда не знал и не помнил, и поэтому ходил по городу, как счастливый пустой бамбук.

Был хороший, теплый день в самом начале европейской осени. Старый чешский городок для меня выглядел как декорация, тем более, что в основе городка — старая крепость, стены, небольшие аккуратные дома вокруг, чистые мощеные улицы, то есть всё очень непохожее на нормальный российский вид. И я нисколько не удивился, когда увидел, что в городе в тот день снимали кино. Действительно, где же еще снимать кино, как не в таких декорациях?

Площадь в Терезине. Фотография с сайта http://facturandolamaleta.blogspot.com/2014/04/dia-8-terezin.html

Фильм был про войну. Я это сразу понял, когда мимо меня шумно прошла группа людей в нацистской военной форме, направляясь на обеденный перерыв в кафе неподалеку от старой крепости, где, собственно и шли съемки. Я тоже зашел вслед за ними в это кафе, осторожно посматривая в сторону веселящихся людей во вражеской серо-черной одежде, хорошо знакомой мне по советским фильмам.

Это было довольно странно и страшно. С одной стороны, я понимал, что это кино, игра, но с другой стороны, я ощущал, что нахожусь в чужой стране, тут все не так, тут чужие люди, которые к нам, советским, относятся явно настороженно, а тут еще эти переодетые нацистами артисты, или переодетые артистами нацисты… Кто их разберет.

Фашисты пили кофе, громко разговаривали на непонятном языке, смеялись. Я мог до них дотронуться, я ощущал их физически. Они были реальностью! Сидеть рядом с ними было было невыносимо, разум и чувства совершенно разошлись друг с другом. Рассудок говорил, что это просто кино, игра, но страх никуда не уходил, рос внутри, толкал на какие-то безумства, и я еле сдерживался, чтобы не побежать, не закричать, не выдать себя. А куда бежать? Все равно догонят, поймают, не дадут уйти, поведут в гестапо по этим узким улочкам, или уж, лучше, чтоб сразу расстреляли, тут же, у кирпичной стены, или — нет, можно же как-то сохранить свою драгоценную жизнь, сдаться, отречься от всего, молить о спасении…

Вход в концлагерь Терезин. Современный вид.

Чтобы развеять это наваждение, я выскочил из кафе и направился на поиски съемочной площадки, мне надо было скорее убедиться, что это просто кино.

Найти место, где снимали кино, оказалось нетрудно — это было совсем рядом, на какой-то старой железнодорожной станции, которая, по причине перерыва, была почти пуста. Стены из красного выщербленного кирпича, рельсы, небольшой перрон, не для пассажиров, а для погрузки вагонов, которые были неподалеку, готовые, видимо, принять и отправить очередную порцию заключенных в лагерь. Чуть поодаль на каких-то ящиках отдыхали люди в арестантской форме. С желтыми звездами. Вперемежку с фашистами.

Прямо на этом узком перроне я увидел пожилого, седого, задумчивого человека, который сидел в одиночестве в каком-то кресле. Я подошел и попробовал заговорить. На мое обращение он довольно дружелюбно стал отвечать на русском языке, но с большим восточно-европейским акцентом. Как я понял из его слов, тут снимают фильм о каком-то человеке, педагоге, погибшем в концлагере Треблинка вместе с детьми. То есть тут, в Терезине, как раз и снимают некоторые эпизоды фильма, связанные с вокзалом, отсюда главного героя и детей отправляют в концлагерь. Седой человек довольно живо и интересно мне тогда рассказал про главного героя, про его судьбу и про сам фильм, но я не все понял. Тем не менее, я поблагодарил его за подробный ответ и не стал больше надоедать расспросами. Так я впервые услышал про Януша Корчака.

Педагог, который не оставил своих подопечных (около 200 еврейских детей, сирот), хотя мог уйти и жить дальше. Но он пошел с ними до конца, то есть — на смерть. И не только он, а еще несколько учителей. В отличие от меня, который легко ушел от фашистов из кафе, им некуда было бежать, но можно было спастись самим. Но Корчак предпочел остаться с детьми.

Я уехал из Терезина, и только позднее, гораздо позднее, я узнал про Гаврило Принципа, про Виктора Франкла, прочитал про Януша Корчака и еще много чего. Кроме того, я узнал, что через год после моего посещения Терезина, в 1990 году, на экраны Европы вышел фильм Анджея Вайды «Януш Корчак».

Афиша фильма Анджея Вайды «Януш Корчак» (1990 г.)

Фильм заканчивается тем, что детей вместе с педагогами и Янушом Корчаком заталкивают в вагоны на станции, очень похожей на то место, где я был в Терезине. Состав отправляется в в Треблинку, где детей и взрослых будут убивать. Но режиссер заканчивает фильм другими кадрами. Последний вагон, в котором едут дети, отцепляется от состава, останавливается, из него выпрыгивают веселые дети и сам Корчак, все в светлых одеждах, и радостно все вместе идут в свое наполненное белым светом будущее. Хотя на самом деле его для них не было.

Кадр из фильма «Януш Корчак» (1990 г.). Режиссер Анджей Вайда.

Страшно говорить, но подобных трагедий было немало в нашем многострадальном мире, у разных народов, у моего народа тоже. В том числе и в период этой самой проклятой Второй мировой бойни. И жертвы, конечно, нужно помнить. Хотя бы раз в год, в день, который выбрала ООН, или который назначат иные власти. Но как можно помнить сто миллионов погибших? Скорее всего — никак, только как цифру, как строчку в статистическом отчете. Так и происходит. Пока ты сам не столкнешься, не погрузишься в эту реальность. Пусть даже и в игровую, в киношную, но в которой можно ощутить, понять те невозможные чувства, которые в настоящей жизни спрятаны и не выходят наружу, и встать перед страшным выбором, и выбрать жизнь или смерть. Вот в Терезине я это и почувствовал, но что выбрал — никому не скажу.

Были ли это съемки того самого фильма режиссера Вайды, или это было что-то иное, и кто был этот седой человек на перроне в кресле, рассказавший мне про Корчака, — точно узнать уже невозможно. Анджей Вайда умер в октябре 2016 года, теперь и спросить не у кого. Но это не самое главное.

Самое главное… Самое главное, что я не знаю, что самое главное. Память о жертвах, к сожалению, не спасает, и не приводит к тому, что не будет новых жертв, вот в чем штука. И какие жертвы нужно помнить, а какие нет? Кто решает? И где было страшнее и ужаснее, в чешском Терезине, белорусской Хатыни, русских Белгороде или Смоленске — я не знаю и не могу сравнивать. И память тут нисколько не спасает от повторения этих ужасов. Теперь, как историк, я знаю, что именно память о Первой мировой бойне (в том числе и о немецких жертвах), своеобразно интерпретированная в немецком обществе, привела немецкий народ и почти весь мир ко Второй мировой бойне. То есть сама по себе память о жертвах еще ничего не решает и не спасает. Ее можно использовать очень по-разному. Ее и используют по-разному и с разными целями. Поэтому очень часто память — это просто слова, которые скрывают и прячут, путают и пугают, чтобы в итоге приручить, одомашнить и сделать привычным то, к чему нельзя привыкать.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *