Зайцы, длинноухие диверсанты, обглодали три наши молоденькие яблони.
Осенью дела и болезни отвлекли нас важного дела — укрыть саженцы хотя бы еловыми ветками. Обычно мы так делаем, и иголки зайцев отпугивают.
А в этом году все пошло не так. К тому же быстро выпал обильный снег, почти метровой толщины, и по саду стало невозможно передвигаться. Собственно, этот снег и зайцев поначалу не пускал к яблоням. Но в конце февраля снег затвердел, покрылся ледяным настом, и вот они, наглецы, весь сад истоптали и добрались-таки до лакомства. Одну яблоню напрочь загрызли. Звери.
Обожрались, нагадили прямо тут же, наследили, в общем — какие-то нехорошие неевропейские зайцы.
Вышел я к ним, и говорю спокойно, поначалу, — что ж вы, ребята, делаете! Ну, чего вы натворили? Кто вас послал? Чьи интересы вы защищаете? Кто за вами стоит? Не сами же вы это придумали, нет у вас субъектности, длинноухие, не способны вы к ней, значит, кто-то просто использует вас, натравливает на мои яблони, это не ваша война, ребята, но не я ее начал, а вы.
А они такие — это, мол, все ложь, фейк, это не мы, а если и мы — то нам можно, мы же зайцы, мы вообще, если хочешь знать, — лунные зайцы, за нами — Луна, нам вообще все можно. Видишь, Луна какая? Вот, мы такие.
Луна, действительно, сегодня, крупная. Смотрит на меня, довольно угрожающе. Может, думаю, и правда, лунные зайцы, китайские мотивы, и все такое. Лунный заяц, как известно, толчет в агатовой ступе порошок бессмертия и долголетия нефритовым пестиком, под деревом жизни. А в перерывах грызет яблони. Почему бы нет? Так что с лунными зайцами надо бы поосторожней.
Но и так это оставлять нельзя, больно за деревца. надо обязательно с этими короедами разобраться. Но не с ходу, не торопясь, с максимальным удовольствием, так сказать.
Вышивка с китайской императорской мантии, XVIII век.
Давайте, говорю, зайцы, отползем каждый к себе, не охота мне за ружье браться и вас отстреливать. Я, в общем-то, скорее за мир, чем за войну. А яблони я новые посажу.
Зайцы обрадовались, ушами закивали, отлично, галдят, сажай побольше, мы все съедим!
А я говорю им, глядя прямо в их косые очи, —
Послушайте, зайцы лапчатые. Послушайте меня пять минут, и скачите к себе, в лес. Вы меня все равно не поймете, но когда к вам придет ваш заячий мессия — вы его тоже не поймете, так что привыкайте. У нас так было уже, я знаю.
Зайцы присели вокруг меня, уши навострили, приготовились слушать.
О зайце расскажу вам я, — начал я.
Расскажу так, как никто не рассказывал. Но не только о зайце, а — о встрече Зайца и Колобка, как о загадке непрерывного развертывания политического из неполитического, постоянно порождающего победителей и проигравших.
Помните сказку о Колобке?
Зайцы, конечно, не помнили, но я продолжал.
Созданный/рожденный Колобок, совершивший обряд магического перехода («с окна на лавку, с лавки на пол, по полу да к дверям», — и т.д.), попадает в испеченном, но неполитическом своем состоянии, в новый для себя, еще сырой, но также неполитический, мир. И вот тут рождается первая политическая ситуация, и сам дискурс недолгой жизни Колобка. Происходит встреча с кем? Правильно. С Зайцем.
Заяц, братья мои, вступая во взаимодействие с шариком из теста, выступает основной причиной рождения политического как для Колобка, так и для себя самого, и для мира в целом. Этот акт рождения характеризуется удивительным превращением, когда быстрый по своим физическим характеристикам в условиях неполитического мира Заяц оборачивается слабым и неспособным к активным действиям в пространстве развертывания политической (то есть интерпретативной по своей сути) картины мира, осуществляемого Колобком.
Сутью этой картины мира является увязывание некоторых избранных характеристик прошлого с предпочтительным для Колобка будущим состоянием, в котором Колобок является победителем.
Неполитический Заяц оказывается настолько бессилен против яркой политической презентации Колобка, что автоматически и незаметно для себя включается в политическую картину в роли проигравшего.
Но это только самый верхний слой интерпретаций!
Если заглянуть глубже, то окажется, что именно эта вполне удачная для хлебобулочного кустарного изделия встреча с Зайцем и была роковой для Колобка, а не состоявшаяся позднее встреча с лисой, которая физически уничтожила этот кругляш из теста. Именно Заяц и задет этот дискурс — то есть рождение собственно политического, в его шмиттовской конфигурации «друг-враг»; в результате рождается диспозиция, которая не может не закончится трагически.
В отличие от множества перспектив, открывшихся после побега из родного дома, после встречи с Зайцем у Колобка уже нет шансов. Заяц, таким образом, выступая в качестве символа рождения политического, является также порождающим и конфигурирующим началом этого политического, заново создавая и направляя нового Колобка на его трагический путь.
Да, Заяц не смог съесть Колобка. Но ему это и не нужно! Ибо Заяц — это первый элемент ситуации, в которой Колобок принципиально съедобен! (И в итоге — будет съеден, причем не теми, кто его породил). Эта принципиальная съедобность открыта Зайцем, распахнута во всей своей возможности настолько широко, что собственно съедения Колобка и не требуется. Метафизически оно уже состоялось. Политический мир съел Колобка, кусок теста провалил свой первый же тест, вступив в конфронтацию и одержав, вроде бы, победу. Но на самом деле, предопределив путь к трагическому финалу.
Да, Заяц отпускает Колобка. Позволяет ему укатиться, уйти. Хотя легко мог бы поймать и съесть.
Но Заяц, преодолевая собственную неполитическую ограниченность, поднимается до высокой политической игры, возможно, сам того не сознавая…
(Тут притихшие зайцы зашевелились).
Хорошо, хорошо, сознавая это в полной мере. Итак, политический мир, созданный Зайцем, приводит к смерти Колобка, но этот мир — продолжает жить. И мы, ребята, — в нём… Вот что я хотел вам объяснить.
Идите, зайцы, и ни о чём не думайте, ибо все равно не можете. Но чувствуйте. Всей своей заячьей душой чувствуйте, что я у вас за спиной, я тоже из этого мира. И если я вас отпускаю, то это не потому, что не могу вас пристукнуть веслом, бревном или дубиной. Поставить капкан или пристрелить из ружья. Нет, не поэтому.
А потому что сегодня полнолуние. И ваша Луна светит отраженным светом. А освещает Луну — мое Солнце и оно сильнее. Идите на Солнце, длинноухие, я вас отпускаю, как Заяц отпустил Колобка, и только так.
Зайцы молча развернулись и побрели к лесу, за который закатывалось вечернее светило.
Когда они скрылись в овраге, я аккуратно прикрыл недогрызенные яблони кусками твердого снега, которые пришлось откалывать и отрезать из застывших сугробов штыковой лопатой. Надеюсь, что -то сохранится, и не умрет.
Они, конечно, опять придут. Но я буду готов.
А Луна — этот холодный далёкий Колобок — будет побеждена. Может быть — не мной. Но я, хотя бы, попробовал.
One Reply on “Лунные зайцы. Быль.”
Fabula docet!