Тут вот такая история.

Километров в 30-ти от Багриново есть место, которое на нынешних картах называется «урочище Перелоги». В русском языке слово «урочище» означает любое место, любой географический объект и ландшафт, для которого другого слова не нашлось и сказать о нем больше нечего. Ну, никак уже не назвать, вот и называют «урочище».

Но на географических картах середины прошлого XX века это место обозначалось как «село Перелоги». То есть место, где поселились и жили люди. Вот этот путь от «села» до «урочища» был проделан еще до развала СССР, то есть, разрушения были не только в 90-х, но и в 60-80-е годы. Но это так, всем нам для памяти.

А помнить надо, например, то, что в эти самые 60-80-е годы с карты Владимирской области исчезло более 1100 сёл и деревень (я сам подсчитывал, сверял по архивным документам). Какие-то селения объединялись, какие-то – переименовывались. А большинство, конечно, – просто обезлюдили и исчезли. И это тоже историческая правда, в основе которой – людские судьбы.

Вот таким селом и было село Перелоги. Хотя было оно когда-то большим, людным, богатым. Со своей церковью и со школой. В центре деревни – каскад прудов, подпитываемых холодными родниками (ключи бьют до сих пор). Вокруг деревни – пяток мельниц.
Одной из этих мельниц владел мой прадед, отец моей бабушки, Раисы Сергеевны. Семья у них была обычная, крестьянская, но, видимо, по местным меркам — зажиточная, с мельницей, в результате чего в конце 20-х годов мельницу отобрали, и всех, включая детей, отправили на принудительные работы, на торфяники. То есть, не расстрел и не в лагерь, слава Богу. Все живы остались.

Бабушка моя, отработав недолго на торфоразработках, вышла замуж за односельчанина, за самого бедного, но самого веселого и удалого гармониста, за Мишку Евстифеева.

Михаил Федосеевич Евстифеев, мой дед, был сыном местного церковного служки, имущества не имел, любил выпить, повеселиться и побалагурить, ходил по деревне, играл на гармони, очаровывая местных девок. Правда, в череде этих всех увеселений дед как-то успел обучиться шоферскому делу и стал иметь твердый заработок, позволивший ему завести семью, родить и воспитать вместе с Раисой Сергеевной шестерых своих детей и одну приемную дочь. Трое детей родилось еще до войны, одного ребенка, дочку сестры Раисы Сергеевны, пришлось взять в семью после того, как на ее родную семью навалились непреодолимые беды, связанные всё с тем же раскулачиванием.

Из Перелогов Михаил Федосеевич ушел на фронт, прошел всю войну, выжил, в Перелоги вернулся, и уже после войны в семье появилось еще трое детей. Не сломила, значит, война-то.

Но я немного отвлекся от главного.

Мой отец незадолго до своего ухода из жизни, стал часто ездить в Перелоги, вернее – на то место, где они были и где он прожил свои первые 10 лет на этой Земле.

Кстати, перед приемом в пионеры отец сильно боялся того, что вспомнят и узнают, что его мать из семьи раскулаченных. Пришлось это скрывать. К счастью для него, именно в этот период вся семья переехала жить в город Владимир (тут пригодилась шоферская профессия Михаила Федосеевича и его боевой путь фронтовика), и его принимали в пионеры уже в городской школе; в городе, конечно, скрыть происхождение и историю своей матери было гораздо легче. Но страх разоблачения все-таки бытовал в душе моего отца какое-то время, внося немного хорорра в детское и юношеское его существование.

А в покинутых людьми Перелогах тем временем, десятилетиями исправно цвели брошенные сады, плодоносили яблони, били из-под земли холодные ключи. Из одной поездки в Перелоги отец привез лично им откопанные медную иконку Казанской богоматери, найденную на месте бывшей церкви, и тяжеленный каменный мельничный жернов, видимо, оставшийся от одной из пяти мельниц, окружавших село. Та самая это была мельница, или какая-то другая, установить уже невозможно. Но вполне вероятно, что это жернов с мельницы моего прадеда. Жернов отец положил в гараж, а иконку перед самым своим уходом передал мне.

Гараж городская мэрия почему-то решила снести — и снесла, в результате жернов тоже достался мне. И я перевез его в Багриново. Таким образом, от отца в наследство мне достались не кот, не осел и не мельница. Но медная иконка и жернов. Тоже неплохо, я считаю.

И вот, иногда я вытаскиваю жернов из сарая, сижу и смотрю на него, и думаю про те жернова, что всех нас мололи-мололи, да не смололи до конца.