Вот есть в «Благоволительницах» Литтела кусочек, который у меня из головы не выходит. Вот уже несколько лет. Нет, не тот, конечно, за который роману в 2009 дали премию Bad Sex in Fiction Award, то есть за самое худшее описание секса в литературе. (Я, кстати, в романе этого не заметил). И вовсе не те страницы, которые, по уверениям самого Литтела, издательство Ad Marginen выкинуло из перевода романа на русский язык. Ну, и ладно, выкинуло и выкинуло, типичный спор хозяйствующих субъектов, как у нас принято говорить.
А я вот держу речь о маленьком кусочке текста из самого начала романа, в котором Литтел, еще не разогнавшись в своей метафизическо-рационально-бредоватой фантазии, беллетрически и просто пишет о зле, то есть о преступлении, которое задумало и осуществляет государство. Пишет с точки зрения одного из участников преступления, для которого – это и не преступление вовсе, а обычная работа, которую мог бы выполнять любой, но вот выпало ему, то есть – просто не повезло. А ведь это и есть великолепная находка индустриального XX века, позволившая злу господствовать над миром. Вот как про это пишет Литтел:
«Этот процесс сегментирован в соответствии с требованиями масштабных производственных методов. По Марксу, рабочий отчужден от продукта своего труда, при геноциде или в войну в современной ее форме подчиняющийся приказу также отчужден от результата своих действий. Даже в том случае, когда человек приставляет дуло к голове другого человека и нажимает на спусковой крючок. Ведь жертву привели другие люди, решение о казни вынесли третьи, и тот, кто стреляет, — последнее звено длинной цепи, и знает, что не должен задаваться лишними вопросами, как и солдаты взвода, в гражданской жизни приводящие в исполнение приговор, вынесенный по статье закона. Стреляющий знает: то, что именно он выпускает пулю, а его товарищ стоит в оцеплении, и еще один ведет грузовик, — дело случая. И единственное, что он мог бы сделать, — это поменяться местами с конвоиром или шофером, не более того…»
И далее, еще страшнее:
«Отобранных в соответствии с узаконенными предписаниями больных профессиональные медсестры доставляли в специальное помещение, регистрировали и раздевали; врачи их осматривали и отсылали в камеру; рабочий открывал газ; уборщицы мыли; полицейский заполнял свидетельство о смерти. На допросах уже после войны каждый из них удивлялся: разве я виновен? Медсестра никого не убивала, она лишь раздевала и успокаивала больных, это была ее обычная работа. Врач тоже не убивал, просто подтверждал диагноз, руководствуясь критериями, спущенными высшими инстанциями. Помощник, открывавший кран газа, вроде бы во времени и в пространстве теснее всего соприкоснувшийся с убийством, лишь проделывал техническую работу под контролем начальства и врачей. На уборщиц возложили, пожалуй, самую отвратительную функцию — ассенизацию и дезинфекцию…. …Ну и чья здесь вина? Всех сразу или никого?»
Я, когда это прочитал, сразу стал вспоминать все преступления, в которых я участвовал. Ничего крупного не вспомнил, но все же какая-то тревога осталась.