Товарищи! При всей нашей, так сказать, быстро текущей жизни, полезно немного притормозить и вспомнить, как некоторые товарищи не становились министрами просвещения, хотя были вполне либералами, принадлежали к верхушке общества, были судимыми, и даже сидели в тюрьме, то есть, казалось бы, абсолютно подходили к самым высоким должностям по самым высоким российским меркам, но все равно находили в себе какие-то нечеловеческие силы отказаться от лестного предложения и невиданного взлета своей карьеры.
Скажете, так не бывает? Я тоже так думал, пока в начале 90-х не прочитал мемуары Павла Николаевича Милюкова (1859 — 1943), историка и политического деятеля, который по своим, говоря по-современному, компетенциям вполне мог быть и министром образования, и министром культуры, да и премьер-министром мог бы быть, но не стал.
Итак, история моя будет длинной и состоять из трех удивительных сюжетов. А предшествовало им то, что к началу XX века Павел Николаевич Милюков пришел уже зрелым и довольно известным ученым, преподавателем, публицистом и политическим деятелем. Хотя политики как таковой на тот момент в Российской империи не было. С ней боролись все силы государства, и, как бы сейчас сказали, «силовики» отслеживали и отлавливали тех, кто выражал какое-то несогласие и критическое отношение к реальности. Естественно, ради спасения страны и защиты суверенитета.
Но Павел Милюков не сидел сложа руки. Павел Милюков не только изучал историю и культуру. Павел Милюков писал статьи, Павел Милюков участвовал в разных собраниях и митингах, в основном, тайных, ибо открытые были запрещены, и, кстати, вовсе не выступал за революцию, напротив, он считал необходимым отстаивать свои политические взгляды «на границе легальности», в отличие от многих, так сказать, оппозиционеров, которые требовали немедленных и радикальных действий и перемен (а некоторые даже и сами действовали, вполне террористическими методами). В своих легалистских воззрениях Павел Николаевич был тверд и убедителен, вместе со своим товарищем Пошехонцевым он даже написал проект конституции. Но министром просвещения ему предложили стать вовсе не из-за этого. Полицейские изъяли текст, но ничего в нем не поняли и решили, что это какой-то исторический документ, не представляющий интереса для государственной безопасности. И это наш первый сюжет. Проект конституции никому не нужен, даже жандармам.
А что нужно жандармам? Жандармам были нужны простые и понятные доносы, а не заумные тексты. И вот такой случай представился. И тут у нас нарисовалась некоторая круглая дата. Ровно 120 лет назад, 20 января (6 февраля) 1900 года в Париже умер Петр Лаврович Лавров, один из идеологов народничества, лично знакомый и имевший дружеские отношения с Карлом Марксом, человек, которого почитали в среде русской интеллигенции. В Горном институте в Санкт-Петербурге было организовано специальное собрание памяти Лаврова, на него был приглашен и Милюков. Из-за своей известности и значимости Павел Николаевич был призван в председатели собрания и ему пришлось выступать и вести мероприятие.
Одним из участников собрания, кстати, был Борис Савинков, будущий террорист и борец с советской властью, который вспоминал позднее, что был впечатлён речами Милюкова на том мероприятии и особого упора на легальность в них не уловил. Не поняли этого в выступлении Милюкова и агенты полиции, которые, естественно, проникли на мероприятие и составили донесение, на основании которого Милюков вскоре был арестован. Шесть месяцев длилось следствие, сутью которого были попытки выяснить, что такого наговорил на собрании Милюков, так как донесение составленное малообразованными агентами полиции не позволяло понять ничего определенного. Следователь, генерал Шмаков, раз за разом увещевал Милюкова признаться во всем, но Милюков также раз за разом отвечал, что он ничего не знает. Потом следовали новые увещевания: Вот, старые революционеры — говорил Шмаков — те были орлы, они гордо заявляли: да, я это сделал, а теперь пошли какие-то воробьи! Но Милюков, как он вспоминал позже, предпочел оставаться в воробьях. Так продолжалось полгода, после чего Милюкова отпустили, велели ожидать приговора и, на всякий случай, запретили жить и работать в Санкт-Петербурге.
Это, как вы поняли, был наш второй сюжет о том, как иногда лучше оставаться воробьем, особенно в глазах генералов охранки.
И вот самый причудливый сюжет. Павел Милюков, которому теперь нельзя было жить в столице, в ожидании приговора перебирается в Финляндию, бывшую тогда в составе Российской империи. Потом, немного осмелев, Милюков с семьей переезжает в пригород Петербурга и даже каждый день посещает запрещенную ему столицу. В одно из таких посещений, будучи в гостях у друзей, он знакомится с американским миллионером Чарльзом Крейгом, который пригласил Павла Николаевича читать лекции в Чикагском университете (кстати, первым таким приглашенным лектором был Томаш Масарик, историк и будущий первый президент Чехословацкой Республики).
Наступает уже 1902 год. Суда и приговора все нет. Над ним колдуют полицейские и юристы. Милюков начинает усиленно готовиться к поездке в Америку и учит английский язык, для этого он планирует поехать в Англию на несколько месяцев. И тут оглашается приговор по его делу. Полгода тюрьмы. Будьте любезны, садитесь, пожалуйста. Но Милюков не сел. Он написал прошение, чтобы ему разрешили провести лето в Англии, после чего он обещал вернуться и сесть в тюрьму. Еще раз — приговоренный к тюремному заключению по политической статье просит царское правительство отпустить его в Англию с условием, что он вернется и отсидит, сколько надо. Вы бы поверили? Сегодня никто бы не поверил, а царское правительство поверило! И отпустило Милюкова в Англию, где он провел веселое лето и к осени вернулся в Россию. Как вспоминал сам Милюков, его корабль прибыл в Петербург как раз в тот день, когда ему надо было возвращаться в тюрьму. Он успел забежать домой, захватил подушку и поехал в «Кресты». Но — внимание! — было воскресенье, и Милюкова в тюрьме не приняли! Сказали — сегодня выходной, так что приезжайте в понедельник. Так и было сделано. Милюков провел ночь с семьей и утром в понедельник поехал в тюрьму, куда он благополучно и сел.
Условия в тюрьме были приличные. Милюков воспринимал свою отсидку, как «временную перемену квартиры», продолжая свои занятия наукой и имея под рукой необходимые книги. Казалось, ничего более удивительного, чем выходной в тюрьме, уже не могло случиться. Но случилось!
Лучше самого Павла Николаевича все равно не скажешь, и я, поэтому, передам слово ему самому.
«Я уже просидел половину срока, когда раз, поздним вечером, меня вызвали из камеры и велели надеть пальто. Что могло это значить? Не допрос, конечно. Но и не освобождение: меня не отправляли «с вещами»… И везли меня не на Тверскую. Тюремная карета остановилась перед домом министерства внутренних дел на Фонтанке. Меня повели не через обыкновенный вход, а какими-то таинственными, пустыми, слабо освещенными коридорами. Я тут даже струхнул немного. Я проходил с провожатыми через несколько дверей, и за каждым входом вырисовывалась неподвижная пара атлетов в костюме скорее лакеев, нежели стражи или чиновников. Наконец я очутился в передней — мне сообщили, что я вызван для свидания с министром. Очевидно, Вячеслав Константинович Плеве был хорошо забаррикадирован против непрошеных визитов. Меня ввели в роскошно обставленный мягкой мебелью кабинет Плеве. Хозяин сидел за большим столом и любезным жестом предложил мне занять место в кресле против него, по другую сторону стола. Дальше было — еще удивительнее. Плеве приказал принести чай и усадил меня за маленький чайный столик, уютно расположенный — как бы для доверительной частной беседы…
…»Государь, — продолжал Плеве, — поручил мне предварительно познакомиться с вами и поговорить, чтобы вас освободить в зависимости от впечатления»….
…Он спросил меня в упор: что я сказал бы, если бы он предложил мне занять пост министра народного просвещения! Насколько искренне было это испытание, я не могу судить; во всяком случае, я его не выдержал — и сорвался. Я ответил, что поблагодарил бы министра за лестное для меня предложение, но, по всей вероятности, от него бы отказался. Плеве сделал удивленный вид и спросил: почему же? Я почувствовал, что лукавить здесь нельзя, и ответил серьезно и откровенно.»
«Потому что на этом месте ничего нельзя сделать. Вот если бы ваше превосходительство предложили мне занять ваше место, тогда я бы еще подумал».
(Милюков П.В. Воспоминания .М., 1990, Т.1. С.215-217).
Осужденному и сидящему в тюрьме 42-летнему арестанту предлагают не просто свободу, а пост министра просвещения — а он отказывается! Да еще и хамит!
Во избежании недоразумений, хочу сразу же пояснить. Невиданная мягкость и даже лояльность, с коей царское правительство обращалось с Милюковым имела свои причины (и с лихвой компенсировалась жесткостью обращения с большинством людей более низких сословий). Во-первых, Милюков был дворянин, старинного дворянского рода, восходящего аж к легендарному участнику Куликовской битвы (Семен Милюк). Дворяне — привилегированное сословие Российской империи, для них были свои законы, свои правила, свое особое отношение к ним, даже по политическим делам. Во-вторых, Милюков к началу XX века был уже известным в России и за рубежом ученым, его книги переводили на европейские языки, он читал лекции в зарубежных университетах. В-третьих, Милюков, конечно, рассматривался царским правительством не как враг, а как человек, который мог бы быть полезен. Царское правительство протягивало Милюкову руку, руку министра внутренних дел Плеве и предлагала Милюкову министерский портфель.
Кстати, этот впечатляющий рассказ Милюкова известен нам только из его воспоминаний, других подтверждений, к сожалению, нет. Это, конечно, надо учитывать. Но если дело было так, то не только предложение от Плеве было рациональным, но и отказ Милюкова стать министром просвещения был также рационален особенно, если посмотреть на то, что происходило с министрами внутренних дел России.
В то время, когда шло следствие по делу Милюкова, в апреле 1902 года, был убит Дмитрий Сергеевич Сипягин, только три года проработавший министром внутренних дел. Боевая организация эсеров вынесла Сипягину «смертный приговор» и привела его в исполнение. Сделал это молодой еще человек, 21-летний Степан Балмашев, прямо в здании Мариинского дворца, где находился тогда Государственный Совет, переодевшись в форму офицера и проникнув к Сипягину якобы с важным пакетом. Пакет при нем, действительно был, но важнее был револьвер, из которого Балмашев произвел пять выстрелов в Сипягина, от которых министр скончался.
Степан Балмашев был схвачен и отдан под суд военного трибунала. Процедура расследования и суд не заняли много времени и уже в мае 1902 года Балмашев был приговорен к смертной казни через повешение. Интересно, что до этого момента в царствование Николая II казней политических заключенных еще не было, и император был согласен смягчить наказание, если сам Балмашев подаст прошение о помиловании. Балмашева кто-только не уговаривал: замминистра внутренних дел П.Дурново, начальник департамента полиции С.Зволянский, в камеру к Балмашеву привозили его мать. Но молодой террорист был непреклонен и предпочел умереть, чем просить императора о помиловании. И был повешен в Шлиссельбургской крепости в середине мая 1902 года. Ему было 21.
Конечно, обо всей этой истории хорошо знал Павел Милюков. И, хотя Милюков не имел никакого отношения к партии эсеров и не разделял и даже осуждал их методы, но на него, как и на многих других, безусловно, произвело впечатление поведение Балмашева и его принципиальная позиция ценою в смерть. И, по сути, отвечая отказом на предложение преемника Сипягина на посту министра внутренних дел, министра Плеве, Милюков, конечно, в несравненно более мягкой форме, но проявил схожую принципиальность. Конечно, от своего отказа терял Милюков существенно меньше. А скорее даже приобретал. И Милюков ни разу в жизни не пожалел о сделанном им выборе.
А Вячеслав Константинович Плеве, предлагавший Милюкову пост министра просвещения на той самой встрече в 1903 году, был сам убит меньше чем через год, в июле 1904 года. И опять исполнителем был очередной молодой человек из партии эсеров, Егор Созонов, правда, на этот раз обошлось без револьвера, но зато была бомба, разнесшая карету, в которой ехал министр внутренних дел. В разработке плана покушения, кстати, участвовал тот самый Борис Савинков, слушавший Милюкова на собрании, посвященном памяти П.Лаврова.
Егора Созонова, убившего Плеве и получившего ранения при взрыве, подлечили и, вместо смертной казни, отправили на каторгу. Через несколько лет, в 1910 году, Егор Созонов в знак протеста против применения телесных наказаний к ссыльным принял яд и умер. Ему было 31 год.
Определенно, с такими людьми сложно было бы договариваться любому правительству. По мере учащения террористических атак на самых высоких чиновников, и особенно после подавления революции 1905 года, смертная казнь для этой категории стала применяться гораздо чаще. Однако это нисколько не изменило позицию эсеров и молодых террористов, что вызывало уважение даже у тех, кто по должности должен был с ними бороться. Как позже писал в своих воспоминаниях руководитель Петербургского охранного отделения А.В.Герасимов «Все террористы умирали с большим мужеством и достоинством». Герасимов приводит также слова одного из прокуроров, присутствовавшего при казнях террористов: «С улыбкой на устах они шли на казнь. Это были настоящие герои…».
А что же наш несостоявшийся министр просвещения? О, Павел Николаевич Милюков нисколько не потерялся после своего отказа и отсидки в тюрьме. Кроме научных дел и лекций, Павел Николаевич неуклонно продвигался по политической лестнице, стал лидером кадетской партии и, после революционных событий 1905 года, оказался почти на самом верху, в 1906 году стал депутатом Первой Государственной Думы. Милюков действовал совершенно в рамках когда-то выработанных правил — только легальные политические действия в рамках законов. Когда весной 1906 года встал вопрос об участии Государственной Думы в формировании правительства, тогдашний министр внутренних дел Петр Столыпин стал сильно этому сопротивляться. Говорил, что ситуация в стране нелегкая и, скажем, министр внутренних дел, назначенный депутатами не сможет строго и жестко пресекать возможные беспорядки. Милюков тут же не задумываясь отпарировал, что правительство «определенно заявит революционным партиям, что они имеют такие-то и такие-то свободы, перейти границы которых правительство им не позволит. А если бы революционное движение разрослось, то думское правительство не остановится перед принятием самых серьезных и решительных мер. Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться со всеми, кто ведет борьбу против опирающегося на народное доверие правительства».
(Герасимов А.В. На лезвии с террористами. YMСA-PRESS, Paris. с.78).
Конечно, надо понимать, что это были только слова, слова политика, пытающегося отстоять зыбкие полномочия нового для монархической России представительного органа. Но слова все равно страшные. И самое главное — бесполезные. Никаких постов сам Милюуов не получил и никакого влияния на формирование правительства Дума не оказывала, просуществовала только пару месяцев и была распущена. Сразу после роспуска Думы министр внутренних дел Столыпин был назначен премьер-министром. Столыпин был убит через пять лет, в сентябре 1911 года, анархистом Богровым.
А Милюков все же стал министром! Но только через десять лет. В эти 10 лет Павел Николаевич то выступал за гражданское неповиновение, то за сотрудничество с царским правительством на патриотической основе, во время Первой мировой войны был в стане тех, кто требовал «войны до победного конца», а когда, вместо этого, кончилась монархия Милюков попал в состав Временного правительства и несколько месяцев занимал пост министра иностранных дел с марта по май 1917 года.
Больше так близко к министерскому портфелю Милюков не подбирался, поддерживал «белое движение», уехал из России и прожил долгую жизнь, писал статьи, книги, занимался историческими исследованиями и умер в Париже в 1940 году.
А ведь мог бы быть неплохим министром просвещения, может, что-то и полезное бы сделал. Но — как-то отказался, избежал соблазна, при всех его амбициозности и честолюбии, неоднократно прорывавшихся наружу в других обстоятельствах его жизни. А вот тут- нет. Общественная атмосфера не позволила. Сильная штука. Не скажу, что однозначно полезная — но сильная. Потому ее и не любят амбициозные и честолюбивые деятели, и всячески пытаются нивелировать, и иногда — удачно.